Стихотворение “Размышления у парадного подъезда”, написанное в 1858 г., — одно из самых значительных поэтических произведений Некрасова. За пять лет до начала работы над эпопеей “Кому на Руси жить хорошо” поэт создал стихи, во многом предвосхищающие “любимую мысль” будущего произведения, хотя и явно отличные от него стилистически. Если бы не это несходство, “Размышления...” было бы легко представить частью некрасовской эпопеи, герои которой ищут счастливого человека на Руси. Ведь один из них считает, что хорошо живется “вельможному боярину, министру государеву”. Чтобы проверить это, мужики должны были бы отправиться в столицу, подойти к одному из пышных парадных подъездов... То есть возникла бы ситуация, близкая к той, которая описана в “Размышлениях...”.
Даже при беглом чтении “Размышлений...” становится ясно, что основной “нерв” стихотворения — разительный контраст двух миров (с одной стороны, “владелец роскошных палат”, с другой — обездоленные бедняки). Причем речь должна идти именно о контрасте, а не о столкновении этих антимиров, так как им не довелось по-настоящему соприкоснуться — крестьянам не удалось попасть на прием к высокопоставленному чиновнику. Ср. с “Забытой деревней”: обманутые надежды крестьян на встречу с барином и привезенный на родину прах барина (в “Размышлениях...”: “Привезут к нам останки твои...”). Противопоставленные темы чередуются в тексте стихотворения следующим образом: описание пышного парадного подъезда предваряет сцену с мужиками, подошедшими к нему, не допущенными швейцаром и ушедшими обратно; далее сообщается о вельможе, его жизни и вероятной дальнейшей судьбе, и в это сообщение вклиниваются (и разбивают его на две части) две строчки, напоминающие об ушедших мужиках; затем поэт возвращается к теме народных страданий и ею заканчивает стихотворение. Итак, налицо шесть компонентов: трижды автор переходит от богатства к миру нищеты. Мысли о нищете проскальзывают подчас и в описаниях роскоши, в которой утопают сильные мира сего, но эти мысли не оформляются в виде самостоятельных тем-компонентов и, следовательно, не меняют общего композиционного плана.
В начале стихотворения сказано, что к некоему парадному подъезду приходят разные люди — со званиями и без званий, неудачники и удачливые, так что нет ничего странного в том. что “раз... сюда мужики подошли...”.
От этих слов и до стиха “с непокрытыми шли головами” расположен второй композиционно-тематический участок текста. Переход от него к третьему тоже прост — достаточно односложного противительного союза, чтобы связать эти части. Так, крестьяне шли с непокрытыми головами,
А владелец роскошных палат
Еще сном был глубоким объят.
Мужики уходят, “солнцем палимы”, — значит, давно взошло солнце (второй тематический компонент), а вельможа еще объят сном (третий). Тем самым дополнительно закреплена связь между соседними компонентами.
Мотивировка следующего перехода несколько иного свойства. Этот переход от вельможи к крестьянам кажется неожиданным, резким, и хотя такая внезапность является, безусловно, оправданной, все же она ощущается как внезапность. Смягчить ее Некрасов, по-видимому, не хотел, скорее наоборот:
Не страшат тебя громы небесные,
А земные ты держишь в руках,
И несут эти люди безвестные
Неисходное горе в сердцах.
Последние два стиха — как раз те, которые, как уже сказано, вклиниваются в рассказ о вельможе, рассекая его на две части. Эти два стиха резко контрастируют с двумя предшествующими. Вся приведенная четверостишная строфа рассчитана на особый прием декламации — смену силы и тембра голоса. Первая половина строфы требует громогласного, патетического чтения вслух — поистине должны слышаться громы небесные и земные; вторая половина строфы тихая, произносится упавшим, обессиленным голосом. Впрочем, эта тишина неисходного горя кажущаяся, иллюзорная: уже следующий стих, обращенный снова к преуспевающему богачу, “вопиет” (имеется в виду заключительное слово строки — “вопиющая”):
Что тебе эта скорбь вопиющая?
И наконец, заключительный композиционный ход возвращает нас к теме народного горя. В отличие от предыдущих четких и определенных стыков здесь трудно указать пограничный стих: слишком плавным и постепенным кажется этот переход от одной темы к другой. Такой эффект достигнут благодаря весьма сложной синтаксической конструкции:
Впрочем, что ж мы такую особу
Беспокоим для мелких людей?
Не на них ли нам выместить злобу? —
Безопасней... Еще веселей
В чем-нибудь приискать утешенье...
Не беда, что потерпит мужик...
Возможны три смысловых толкования этой конструкции: 1) в поисках утешения больше веселья, чем в вымещении злобы на мелких людях — безопасности; 2) приискать утешения веселей, чем беспокоить “такую особу”; 3) утешать себя, вымещая злобу на мелких людях, тем более весело, что это совершенно безопасно. В любом случае слово веселей звучит иронично: Некрасов-обличитель иной раз делает вид, что пугается собственных обличений: не повредят ли они ему, в сущности человеку якобы благонамеренному и осторожному? (В этой связи см. стихотворение “Как празднуют трусу”.)
Кроме вельможи и крестьян в “Размышлениях...” присутствует сам автор: “Раз я видел...”, “Впрочем, что ж мы...”. Скрытое присутствие автора можно обнаружить в самом центре стихотворения (стихи 57-й и 58-й в тексте, насчитывающем 117 строк), и именно в этом месте он позволяет себе быть особенно уязвимым:
...щелкоперов забавою
Ты народное благо зовешь...
Этот штрих, столь важный в воссоздании образа автора, необходимо рассмотреть подробнее. Оказывается, вельможа, исхлестанный Ювеналовым бичом сатиры, отнюдь не безответная жертва некрасовского гражданского гнева, как это может показаться вначале. Его безмолвие мнимое. Он не только отвечает на страстные упреки поэта, но и оскорбляет его с тем высокомерием, какое в устах Некрасова по отношению к вельможе было бы неоправданным. Ведь вельможа для Некрасова все-таки определенное, конкретное лицо, поэт обращается к нему на “ты” (кстати, на “ты” ведется в “Размышлениях...” и авторский разговор с мужиками, с русским народом), причем обращается с пафосом. Напротив, сам Некрасов для вельможи — один из многих, один из безликой армии “щелкоперов”, которые, дескать, кричат вразнобой о путях к народному благу, суетятся, фрондируют; мужикам от этого не легче, а “щелкоперы”, спекулируя на теме народных страданий, зарабатывают себе славу неплохих поэтов, журналистов, публицистов и репутацию пламенных, неподкупных граждан. Такова снисходительно-ироническая точка зрения вельможи на “Некрасовых”, и Некрасов ее не утаивает. Таким образом, автор не только говорит о себе сам, в первом лице, но и на мгновение появляется таким, каким его может видеть вельможа.
Стержневой мотив, пронизывающий описание вельможи, — мотив сна. Он реализуется посредством целого ряда слов с близкими и смежными значениями, главное место в котором занимает само слово сон. Здесь интересно сочетание прямого и переносных значений. Все начинается с прямого: вельможа спит, он “объят” сном в тот момент, когда к парадному подъезду подошли крестьяне. Призыв поэта: “Пробудись! Есть еще наслаждение” — имеет в виду пробуждение от сна в прямом смысле.
Второе значение переносное. Вся жизнь вельможи, наполненная праздностью, обжорством, волокитством, — сон. Человек спит наяву. Потому-то в тексте и появляется глагол очнуться, синонимичный глаголу пробудиться: “Вечным праздником быстро бегущая / Жизнь очнуться тебе не дает”.
Третье значение тоже переносное и, хотя связанное с той же темой сна, антонимичное второму. На этот раз со сном ассоциируется уже не жизнь вельможи, а его будущая смерть: “Ты уснешь, окружен попечением / Дорогой и любимой семьи / (Ждущей смерти твоей с нетерпением)”. Строки, предшествующие этим словам, воссоздают картину сицилийской природы — роскошной усыпальницы, в которой обретает покой постаревший русский аристократ; при этом некрасовские анапесты на время освобождаются от присущих им интонаций скорби, гнева и сарказма, звучат безмятежно-идиллически: “Под пленительным небом Сицилии, / В благовонной древесной тени...” и т.д. Это удивительно “ненекрасовская” стилистика, и лишь инерция стихотворного размера (типично некрасовского) сохраняет впечатление стилистической целостности, единства “Размышлений...”, не нарушенного обращением автора к инородному стилю.
Мотив сна звучит и на другом композиционном полюсе стихотворения — в связи с народной темой. Он по-разному варьируется в разных редакциях текста. В первоначальной редакции были слова: “...Всюду стон, надрывающий грудь, / Словно тяжкие древние муки / Не успели в народе заснуть”. Здесь — новое переносное значение: заснуть — то есть утихнуть, успокоиться (о боли). Слова эти не попали в окончательную редакцию, зато в ней прозвучали другие строки, в которых по-иному воплощается тема сна. Это — обращение к народу:
Ты проснешься ль, исполненный сил,
Иль, судеб повинуясь закону,
Все, что мог, ты уже совершил.
Создал песню, подобную стону,
И духовно навеки почил?..
Заканчивая жизнеописание вельможи, автор предсказывает: “Ты уснешь...” Заключая же свое обращение к народу, поэт вопрошает: “Ты проснешься ль?..” Такое симметрично-контрастное варьирование мотива сна способствует более резкому противопоставлению двух основных тем-компонентов в “Размышлениях...”.
Мотив сна, многократно возобновляющийся в пределах описания и характеристики “владельца роскошных палат”, не является столь же подчеркнуто-постоянным в авторском обращении к народу. Развитию народной темы сопутствует другой устойчивый мотив — стон. В самом деле, стон, стонать, а также слова близких и смежных значений (мука, скорбь) образуют заметную лексическую группу, в которой концентрируется главная мысль автора о народе: “Где народ, там и стон”. Кстати, форма стонет выступает в качестве пятикратной анафоры (см. отрывок текста, начиная стихом “Стонет он по полям, по дорогам” и кончая двустишием “Стонет в каждом глухом городишке у подъезда судов и палат”). Вот формула, передающая конфигурацию этих анафор: аавававав (где а — стих с анафорой, в — стих без анафоры). Итак, “Размышления...” завершаются протяжным стоном обездоленного народа.
