Бездны русской души в повести И. А. Бунина «Суходол»

В повести «Суходол» И. А. Бунин рисует безумную российскую действительность, которая порождает русскую душу, полную причудливых контрастов: то Щедрую и от­зывчивую, то безудержную и страстную.

Как писал позже сам Иван Алексеевич, «Суходол» относится к произведениям «резко рисовавшим русскую душу, ее своеобразные сплетения, ее светлые и темные, но почти всегда трагические основы».

Удивительно уже то, какими страстны­ми приверженцами Суходола были его обитатели. Так, дворовая девушка Ната­лья «целых восемь лет отдыхала... от Су­ходола, от того, что заставил он ее выст­радать», но все-таки при первой же воз­можности возвращается туда «Барышня» тетя Тоня прозябала в нищете, в бедной крестьянской избе, но не допускала даже мысли о жизни в другом месте, хотя «и счастья, и разум и облика человеческого лишил ее Суходол». Глубоко тоскует по родным местам беззаботный и легко­мысленный Аркадий Петрович. «Один, один Хрущев остался теперь в свете. Да и тот не в Суходоле!» - говорит он.

В чем же причина такой сильной при­вязанности к этому глухому месту, к «...голому выгону, к избам и оврагам и разоренной усадьбе Суходола»? Писа­тель объясняет это особенностью «суходольской» души, над которой огромную власть имеют воспоминания, очарова­ние степных просторов и древняя се­мейственность. В повести показаны кровные и тайные узы, «незаконно» свя­зывающие дворовых и господ. Все, в сущности, родственники в Суходоле. « ..Кровь Хрущевых мешалась с кровью дворни и деревни спокон веку». Согласно семейным преданиям, в жилах дедушки Петра Кирилловича течет не только кровь знатных и легендарных предков, «людей вековой литовской крови да татарских князьков». Лакей Герваська является его незаконным сыном, а Наталья, нянька мо­лодых господ Хрущевых, воспринимается ими как истинно родной человек. Может, поэтому так причудливо переплетаются в характере суходольцев вспыльчивость, доходящая до неистовства, и отходчи­вость, крайняя жестокость и мягкость, сентиментальность, мечтательность. Быт тоже оказал свое влияние на душевное состояние людей. Даже дом суходоль­ский был сумрачен и страшен темные бревенчатые стены, темные полы и по­толки,   темные  тяжелые   двери,   черные

иконы,   которые жутко озарялись сполохами и отблесками молний в ненастные грозовые ночи. «По ночам в доме было страшно. А днем — сонно, пусто и скуч­но». Даже заветная дедовская икона свя­того Меркурия, «мужа знатного», обез­главленного врагами, вызывает страх: «И жутко было глядеть на суздальское изображение безглавого человека, дер­жавшего в одной руке мертвенно-синева­тую голову в шлеме, а в другой икону Путеводительницы, — на этот, как говорили, заветный образ дедушки, переживший несколько страшных пожаров, расколов­шийся в огне, толсто скованный сереб­ром и хранивший на оборотной стороне своей родословную Хрущевых, писанную под титлами».

Вокруг барского дома широко раскину­лась деревня — «большая, бедная и безза­ботная». Жители ее «все в господ» — не отличаются хозяйственностью и практич­ностью. На них тоже оказали влияние упа­док и вырождение помещичьей жизни, не­нормальность ее. Быт Суходола — урод­ливый, праздный и расхлябанный, мог располагать только к безумию. Так, по­томки господ Хрущевых узнают из рас­сказов своей няни Натальи, что «...сумас­шедший дед наш Петр Кириллыч был убит в этом доме незаконным сыном сво­им Герваськой, другом отца нашего и двоюродным братом Натальи; узнали, что давно сошла с ума — от несчастной любви — и тетя Тоня; ...узнали, что сходи­ла с ума и Наталья, что еще девчонкой на всю жизнь полюбила она покойного дядю Петра Петровича, а он сослал ее в ссыл­ку, на хутор Сошки...»

Не удивительно, что Горький назвал по­весть «Суходол» одной «из самых жутких русских книг». Это повесть о сокруши­тельных страстях, тайных и явных, без­грешных и порочных. Против этих страс­тей бессильны любые доводы рассудка, они всегда разбивают жизни.

«Любовь в Суходоле необычна была. Необычна была и ненависть». Вот дедуш­ка Петр Кириллович, впавший в детство и доживающий свои дни в тихом помеша­тельстве. Романтики из дворовых объяс­няли его слабоумие любовной тоской по умершей красавице жене. Погибает Петр Кириллович внезапно и нелепо от руки своего незаконного отпрыска Герваськи, страшного человека, которого боятся и дворовые, и сами господа. «У господ бы­ло в характере то же, что и у холопов: или властвовать, или бояться».

Следующей жертвой роковых страстей стала дочь Петра Кирилловича — барыш­ня Тонечка. Влюбившись в товарища бра­та, она «тронулась» и «обрекла себя в не­весты Иисусу сладчайшему». Жила, пере­ходя от тупого равнодушия к приступам бешеной раздражительности. Но и в ее безумии все видели что-то мистическое и страшное. «Уже все понимали теперь: по ночам вселяется в дом сам дьявол. Все понимали, что именно, помимо гроз и пожаров, с ума сводило барышню, что заставляло ее сладко и дико стонать во сне, а затем вскакивать с такими ужасны­ми воплями, перед которыми ничто са­мые оглушительные удары грома».

Доживала свои дни барышня в кресть­янской избе, заставленной обломками старой мебели, заваленной черепками битой посуды, загроможденной рухнув­шим на бок фортепьяно». На этом форте­пьяно юная Тонечка, смуглая и черногла­зая, в платье из оранжевого шелка, ког­да-то играла для Него...

Трагически сложилась и судьба Ната­льи, дворовой девушки. Не удивитель­но — ведь Суходол присушил ее душу, овладел всей ее жизнью. А самым пре­красным и удивительным в ее жизни бы­ла любовь к барину Петру Петровичу, ко­торую она пронесла до конца своих дней. Со сказочным аленьким цветочком сравнивает ее сама Наталья. Но не суж­дено цвести аленькому цветочку в Сухо­доле. Сказка кончилась очень скоро, кончилась стыдом и позором: «Аленьким цветочком, расцветшим в сказочных са­дах, была ее любовь. Но в степь, в глушь, еще более заповедную, чем глушь Сухо­дола, увезла она любовь свою, чтобы там, в тишине и одиночестве, побороть первые, сладкие и жгучие муки ее, а по­том надолго, навеки, до самой гробовой доски схоронить ее в глубине своей суходольской души».

Душу Натальи Бунин называет «пре­красной и жалкой». Наверное, красота ее внутреннего мира в том, что она способ­на на глубокие и благородные чувства. Хотя Петр Петрович жестоко поступил с ней, она не затаила злобу, а пронесла свою любовь через всю жизнь. Нет у нее зла и на барышню, которая «измывается» над ней: то говорит, как с равной, то на­брасывается за малейшую, провинность, # «жестко и с наслаждением» вырывая ей волосы. Но Наталья не испытывает нена­висть к своей мучительнице. Более того, она «души в ней не чает», жалеет ее, счи­тает себя ответственной за нее, ее нянь­кой и подругой. Наталья готова разделить несчастную судьбу барышни: «...видно, на роду написано ей погибать вместе с барышней», «...сам Бог отметил их с ба­рышней губительным перстом своим». Наверное, это одна из особенностей сла­вянской души — стремление к самопо­жертвованию,   к  страстной   самоотверженной любви, покорности и даже обожа­нию своих обидчиков. Точно так же де­душка Петр Кириллович и Аркадий Петро­вич любят Герваську, который издевается над ними, ведет себя грубо и дерзко.

Эти чувства трудно объяснить. Они не поддаются логике и здравому смыслу. Не­мец, англичанин или француз не смог бы вести себя так, может быть, поэтому и воз­ник миф о загадочной русской душе.

Для обитателей Суходола характерны также фатализм — «чему быть, тому не миновать» — и религиозность.

У барышни Антонины религиозность но­сит истерический оттенок, чем-то напо­минающий кликушество. Наталье же вера в Бога приносит покорность и смирение перед судьбой: «У Бога всего много». У прохожих богомолок она научилась тер­пению и надежде, безропотному приня­тию всех жизненных испытаний. После того, что ей пришлось пережить, она охотно берет на себя роль «чернички, смиренной и простой слуги всех»: «И так как любят суходольцы играть роли, вну­шать себе непреложность того, что будто бы должно быть, хотя сами же они и выду­мывают это должное, то взяла на себя роль и Наташка». Наверное, из-за этой безропотной покорности, безволия, не­противления судьбе Бунин и считает жал­кой душу этой женщины.

По мнению писателя, уродства россий­ской действительности вызывают к жизни бездны русской души. Бунин не навязы­вает эту мысль, она напрашивается сама. Почему столько страданий приходится перенести обитателям Суходола, почему так нелепо и трагически складываются их судьбы и так же нелепо и страшно они умирают? По мнению писателя, в этом повинны и вековая отсталость России, и русская непроходимая лень, и привычка к дикости. Позже он писал: «Какая это старая русская болезнь, это томление, эта скука, эта разбалованность, — вечная надежда, что придет какая-то лягушка с волшебным кольцом и все за тебя сде­лает: стоит только выйти на крылечко и перекинуть с руки на руку колечко! Это род нервной болезни...»

Слабы, «жидки на расправу» оказались суходольцы, потомки степных кочевни­ков. Быстро обнищал, выродился и на­чал исчезать с лица земли их род. Их де­ти и внуки застали уже не жизнь, а пре­дания, воспоминания о ней. Чужим стал для них степной край, ослабела связь с бытом и сословием, из которого они вышли. Возможно, это и к лучшему. В них, молодых, заключались все надежды России,   стремление  к переменам  и  к лучшей жизни.