Е.Ю. Сидоров: «Валентин Распутин, один из самых талантливых наших прозаиков, написал повесть “Прощание с Матёрой”, которая вызвала сложные, противоречивые чувства. Никогда, пожалуй, писатель не был так тенденциозен, так страстно активен, как в этом произведении. Никогда ещё он так густо не насыщал буквально каждую страницу книги своим темпераментом, нравственной проповедью, желанием вынести поэтический приговор жизни. Реквием уходящей сибирской деревне, прощание с родительскими и дедовскими святынями, смываемыми безжалостным временем, не только на земле, но даже в памяти будущих поколений не оставляющими прочных следов, узелков, спасительных для непрерывности нити духовного и нравственного развития, — вот что такое новая повесть Распутина, вот его боль и нежность, гнев и сила, пафос и сострадание.
Мне уже приходилось писать о том, что прозу Распутина нельзя судить по законам “прямого”, бытового правдоподобия, она противится этому. Распутин не “бытописатель”, в его повестях всегда ощущается поэтический подтекст, многозначность художественной идеи. Можно сказать, что он каждый раз строит “поэтическую модель” деревенской жизни с определенной этической целью. Отсюда и принципы типизации характеров, особенно главных, женских, наиболее полно выражающих образную мысль произведения. Они, будь то старуха Анна в “Последнем сроке”, Настёна в “Живи и помни” или Дарья из “Прощания с Матёрой”, непременно включают в свой духовный мир и авторскую точку зрения, его голос, его мироощущение. <...>
Напрасно было бы искать в повести реалистические и психологические объяснения такого напряжённого и сложного внутреннего мира, какой несёт в себе старуха Дарья. Он, этот мир, спроецирован Распутиным из своего сердца. Это его боль за людское беспамятство, его тревога за современного человека, который часто, слишком часто живёт беспечной минутой, не оглядываясь назад и потому плохо различая, что впереди, не считаясь с нравственными и духовными корнями своего бытия. Именно так поступает сорокалетний шалопут Петруха, который сам тайно поджигает родную избу, чтобы до срока получить от государства деньги на новое обзаведение да и пропить их в городе. Именно так рассуждает Клавка, обращаясь к старикам: “Кругом давно новая жисть настала, а вы всё, как жуки навозные, за старую хватаетесь, всё каку-то сладость в ей роете... Давно пора сковырнуть вашу Матёру и по Ангаре отправить”, на что Дарья роняет резонно и горько: “Тут не приросли и нигде не прирастёте, ничё вам не жалко будет. Такие уж вы есть... обсевки”.
Спасти Матёру нельзя, как нельзя остановить жизнь, обмануть смерть. <...> Где же выход, как совместить, условно говоря, технический прогресс с сохранением всего лучшего, что есть в традициях нашего деревенского уклада?
Для Распутина выход только один: его писательство. Он неумолчно призывает: живи и помни! Он пишет своих старух Анну, Дарью и, подробно запечатлевая их последний срок, как бы даёт урок нам, живущим, в надежде, что правдивое слово само по себе есть тоже жизнь и преодоление забвения».
М.М. Дунаев: «В старухе Дарье (“Прощание с Матёрой”) совершается естественное внутреннее побуждение: обращение к Богу при всяком неправедном, пусть и малом, действии окружающих. И она же в простоте души своей молитвенно обращается к Богу, ощущая собственную и всеобщую виновность во всем и свою чуждость идущему неведомому новому укладу.
А у молодых того уже нет. Уже внук Дарьи, Андрей, скептически воспринимает разговор о душе. <...>
Вот что, по сути, изобразил писатель в своих повестях: суеверие, идолопоклонство, беспутье, наваждение. Но и то, что источники-то где-то таятся, пусть и в душах, уходящих из жизни.
Распутин видит прямую связь между началом такого оскудения жизни и разорением земли: лес ли без ума вырубали или затопляли всё без разбору, дома и могилы родные уничтожали. Землю разорили, воду замутили — чего хорошего от того ожидать? И нравственность во всём истрепалась, куда ни глянь. Даже когда как будто пытаются обходить землю — всё равно корежат.
Распутин жестоко судит переустроителей земли, уничтоживших лучшее, сгоняющих людей на худшее (это общая проблема всего советского переустройства жизни, включая и всевозможные стройки века, воспетые безбожными поэтами). Но ведь корёжить землю стали люди с душой покореженной. Когда и кто её так? И почему допускал человек душу свою так испоганить, что и не понял, сам не заметил, как жизнь истощается?»
В.Н. Крупин: «Но вот “Изба”. Если суждено быть русской литературе наступившего века, то она выйдет не из “Шинели” Гоголя, не с Матрёниного двора, а из распутинской избы. Вспомним, как в “Прощании с Матёрой” Дарья убирает свою избу перед тем, как отдать её на сожжение. Пересказывать не нужно, надо перечитать и представить, что такое изба для нас — это всё. В ней всё такое живое, такое кровно родное, и вот всё это должно погибнуть. Я когда первый раз читал, то вспомнил рассказ из средневековой литературы. Сына приговаривают к смерти. Мать просит за него правителя. Правитель непреклонен — сына должны казнить. А мать накануне сказала сыну: “Если буду стоять в белом платье, когда тебя повезут на казнь, то значит, тебя помилуют, а если в чёрном — казнят”. И мать надела белое платье. И со спокойной душой восходил её сын на эшафот. Так и изба Дарьи, обманутая приборкой, прихорашиванием, думала ещё жить долго-долго, пока не поднесли к ней горящий факел поджигатели.
И вот изба Агафьи. “Изба осталась сиротой, наследников у Агафьи не оказалось”. Но изба крепкая, мощные её стены выдержат морозы, крепкая крыша не пропустит влаги, огород около избы даст картошку и овощи, можно жить. И можно, и нужно. Примечательно, что автор проводит избу Агафьи сквозь пожар. Его устраивают приблудшие безвольные люди Катя с Ваней. Добрые люди спасают и их, и избу.
“Агафьина изба встречала и провожала зимы и лета, прокалялась под жгучей низовкой с севера стужею, стонала и обмирала до бездыханности и опять отеплялась солнышком... Тут, в Агафьиной ограде, было над чем подумать... Здесь можно было вволюшку повздыхать, и столько здесь копилось невыразимых воздыханий, что тучки в небе задерживались над этим местом и полнились ими, унося с собою жатву людских сердец”.
Уносили, добавим, к престолу Небесному. Старуха, похоронившая мать в рассказе “В ту же землю”, после похорон идёт в церковь. Больше некуда. В мире воцарился дьявол — деньги. У старухи, у таких, как она, денег никогда не бывало и не будет, она свободна от зависимости золотому Тельцу. Она идёт к Господу. И ещё неумело своими загрубевшими от работы пальцами “возжигает” и ставит перед святыми иконами свечи.
Впервые, но пришла в храм, неумело, но поставила свечи. И увидела, как “в высокое окно косым снопом било солнце, чисто разносилось восторженное ангельское пение”.
Все последние работы Валентина Распутина говорят одно: спасение России в возрождении традиционных духовных и культурных ценностей. Все остальные пути перепробованы. Неужели мы не прислушаемся к голосу крупнейшего писателя XX и начавшегося XXI века? Или опять обойдёмся без пророка в своём (в своём!) Отечестве?»
