Характеристика цикла «Повести Белкина». Повесть «Станционный смотритель» входит в цикл «Повести Белкина» (1831 г.). Несмотря на то, что повесть представляет собой законченное самостоятельное произведение, понять авторский замысел невозможно, если не осознать идейно-художественные особенности всего цикла.
«Повести Белкина» являются первым доведенным до конца и напечатанным прозаическим произведением Пушкина. Именно «Повести Белкина» считаются началом новой русской прозы, вышедшей из прозаической литературы Карамзина и других русских писателей.
Повести в цикле расположены в нарушение хронологического порядка их создания. Сначала были написаны «Гробовщик» (9 сентября), «Станционный смотритель» (14 сентября), «Барышня-крестьянка» (20 сентября), а через некоторое время «Выстрел» (14 октября) и «Метель» (20 октября). В чистовом варианте повести расположены иначе: «Выстрел», «Метель», «Гробовщик», «Станционный смотритель», «Барышня-крестьянка».
События в «Повестях Белкина», несмотря на их кажущуюся обыденность, образуют сюжеты, типичные в мировой литературе. Все они касаются главных вопросов человеческой жизни, в разработке сюжетов Пушкин опирался на библейские истории и мотивы, что проявилось в «Метели» и «Станционном смотрителе», а также на достижения литературы, как, например, повесть «Барышня-крестьянка» содержит черты конфликта «Ромео и Джульетты» Шекспира и «Бедной Лизы» Карамзина. Счастливый финал «Барышни-крестьянки» говорит о стремлении Пушкина найти положительное разрешение для трагических ситуаций, порождающих любовный конфликт в литературных произведениях.
Первоначально Пушкин расположил повести в таком порядке, намереваясь их так публиковать: «Гробовщик», «Станционный смотритель», «Барышня-крестьянка», «Выстрел», «Метель». В таком расположении обнаруживаются мысли автора о протекании жизни чело-
века, но в связи со своей личной судьбой. Так, в повести «Гробовщик» рассказывается об итоге прежней жизни перед изменением самой жизни — переездом, а для Пушкина — женитьбой. «Станционный смотритель» посвящен и извечной драматической ситуации: жизнь неумолимо продолжается, идет вперед, к горести старых, радости молодых. В повести-водевиле «Барышня-крестьянка» силен заряд веселого оптимизма, и естественная любовь торжествует над заблуждениями и ошибками отцов, ограничениями окружающего мира. «Выстрел» рисует мрачную, безрадостную судьбу человека, подчинившего свою жизнь ревности и мести. Повесть же «Метель» выражает веру Пушкина в Провидение: несмотря на абсолютную безвыходность положения, герои тем не менее встречаются, так как им суждено было встретиться. Однако затем Пушкин переставил две последние повести вперед.
Цикл начинается предисловием «От издателя», написанным от имени некоего А.П. Не надо отождествлять этого вымышленного персонажа с Пушкиным. Стиль, которым написано предисловие, лишен пушкинского лаконизма, изобилует канцеляризмами: «Взявшись хлопотать об издании Повестей И.П. Белкина, предлагаемых ныне публике, мы желали к оным присовокупить хотя краткое жизнеописание покойного автора и тем отчасти удовлетворить справедливому любопытству любителей отечественной словесности...».
Из предисловия читатель узнает, что повести Белкин не сочинил, а написал по рассказам нескольких лиц: «Смотритель» рассказан был ему титулярным советником А.Г.Н., «Выстрел» — подполковником ИЛ.П., «Гробовщик» — приказчиком Б.В., «Метель» и «Барышня» — девицею К.И.Т.».
Таким образом возникает сложная система рассказчиков «Повестей Белкина»: Пушкин биографический — Пушкин-автор — Издатель А.П. — Ненарадовский помещик — Белкин биографический — Белкин-автор — Повествователь — Рассказчики — Герои. Ясное понимание такой особенности поэтики «Повестей...» помогает в их адекватном прочтении.
Пушкин выбирает повествователем в повестях некоего Ивана Петровича Белкина, фигуру вымышленную, выступавшего в роли 74
так называемой «литературной маски»: «Иван Петрович Белкин родился от честных и благородных родителей в 1798 году в селе Горю-хине. Покойный отец его, секунд-майор Петр Иванович Белкин, был женат на девице Пелагее Гавриловне из дому Трафилиных. Он был человек не богатый, но умеренный, и по части хозяйства весьма смышленый. Сын их получил первоначальное образование от деревенского дьячка. Сему-то почтенному мужу был он, кажется, обязан охотою к чтению и занятиям по части русской словесности. В 1815 году вступил он в службу в пехотный егерской полк (числом не упомню), в коем и находился до самого 1823 года. Смерть его родителей, почти в одно время приключившаяся, понудила его подать в отставку и приехать в село Горюхино, свою отчину.
Вступив в управление имения, Иван Петрович, по причине своей неопытности и мягкосердия, в скором времени запустил хозяйство и ослабил строгой порядок, заведенный покойным его родителем. Сменив исправного и расторопного старосту, коим крестьяне его (по их привычке) были недовольны, поручил он управление села старой своей ключнице, приобретшей его доверенность искусством рассказывать истории. Сия глупая старуха не умела никогда различить двадцатипятирублевой ассигнации от пятидесятирублевой; крестьяне, коим она всем была кума, ее вовсе не боялись; ими выбранный староста до того им потворствовал, плутуя заодно, что Иван Петрович принужден был отменить барщину и учредить весьма умеренный оброк; но и тут крестьяне, пользуясь его слабостию, на первый год выпросили себе нарочитую льготу, а в следующие более двух третей оброка платили орехами, брусникою и тому подобным; и тут были недоимки».
Писатель прибегает к такому приему, чтобы представить рассказываемое не со стороны авторитетного и умудренного писателя, а человека, близкого читателю, одного из них, — помещика, «искреннего друга и соседа по поместьям», неважного хозяина, простодушного, «кроткого и честного», словом, обычного русского поместного барина. Поэтому истории, поведанные в повестях, изложены бесхитростно, то есть без авторской оценки и обобщений, а как события, произошедшие в жизни. Произведение вышло в печать отдельной книжкой в октябре 1831 года под названием «Повести покойного Ивана Петровича Белкина, изданные А.П.».
«Герой осмысляет происшедшее и, более того, сходит в могилу от бессильного сознания собственной вины и непоправимости беды. В рассказе о таком герое и таких происшествиях всеведущий автор, находящийся за кадром, наблюдающий события с определенной остраняющей дистанции, не давал тех возможностей, какие раскрыла избранная Пушкиным повествовательная система. Титулярный советник А. Г. Н. то сам оказывается непосредственным наблюдателем событий, то восстанавливает недостающие их звенья по рассказам очевидцев. Это служит художественным обоснованием и дискретности рассказа, и непрерывного изменения дистанции между участниками драмы и ее наблюдателями, причем всякий раз точка зрения, с которой воспринимаются те или иные живые картины истории смотрителя, оказывается оптимальной для целей целого, сообщает рассказу безыскусственность и простоту самой жизни, теплоту неподдельной гуманности» (Н.Н. Петрунина).
Особенности сюжета повести «Станционный смотритель». В основу сюжета повести «Станционный смотритель» положен случай из обычной жизни. Для читателя ситуация проста и узнаваема: расположенная в глуши почтовая станция, однообразная, утомительная суета, бесконечные проезжающие, дрязги. Пушкин выбирает в эпиграфы шутливое стихотворное высказывание своего друга, поэта князя П.А. Вяземского:
Коллежский регистратор,
Почтовой станции диктатор.
Эпиграф оттеняет серьезный тон и глубокое сочувствие к судьбе станционного смотрителя, чиновника самого низшего — 14-го класса — Самсона Вырина: «Кто не проклинал станционных смотрителей, кто с ними не бранивался? Кто, в минуту гнева, не требовал от них роковой книги, дабы вписать в оную свою бесполезную жалобу на притеснение, грубость и неисправность? Кто не почитает их извергами человеческого рода, равными покойным подьячим или, по крайней мере, муромским разбойникам? Будем однако справедливы, постараемся войти в их положение, и может быть, станем судить о них гораздо снисходительнее. Что такое станционный смотритель? Сущий мученик четырнадцатого класса, огражденный своим чином токмо от побоев, и то не всегда (ссылаюсь на совесть моих читателей). Какова должность сего диктатора, как называет его шутливо князь Вяземский? Не настоящая ли каторга? Покою ни днем, ни ночью. Всю досаду, накопленную во время скучной езды, путешественник вымещает на смотрителе. Погода несносная, дорога скверная, ямщик упрямый, лошади не везут — а виноват смотритель. Входя в бедное его жилище, проезжающий смотрит на него, как на врага; хорошо, если удастся ему скоро избавиться от непрошеного гостя; но если не случится лошадей?., боже! какие ругательства, какие угрозы посыплются на его голову! В дождь и слякоть принулщен он бегать по дворам; в бурю, в крещенский мороз уходит он в сени, чтоб только на минуту отдохнуть от крика и толчков раздраженного постояльца. Приезжает генерал; дрожащий смотритель отдает ему две последние тройки, в том числе курьерскую. Генерал едет, не сказав ему спасибо. Чрез пять минут — колокольчик!... и фельдъегерь бросает ему на стол свою подорожную!.. Вникнем во все это хорошенько, и вместо негодования, сердце наше исполнится искренним состраданием. Еще несколько слов: в течение двадцати лет сряду изъездил я Россию по всем направлениям; почти все почтовые тракты мне известны; несколько поколений ямщиков мне знакомы; редкого смотрителя не знаю я в лицо, с редким не имел я дела; любопытный запас путевых моих наблюдений надеюсь издать в непродолжительном времени; покамест скажу только, что сословие станционных смотрителей представлено общему мнению в самом ложном виде. Сии столь оклеветанные смотрители вообще суть люди мирные, от природы услужливые, склонные к общежитию, скромные в притязаниях на почести и не слишком сребролюбивые».
Сюжетная интрига повести состоит в том, что проезжий гусар увозит с собой единственную дочку Вырина, свет и смысл всей его скудной жизни — Дуню. Это происшествие было весьма обычным, ничем не выделяющимся из числа таких же бесчисленных несчастий, поджидающих человека. Однако цель повести в другом: не запечатлеть одно из них, а показать судьбу отца и дочери в условиях изменяющегося времени.
Образ Самсона Вырина. Пушкин назвал свою повесть «Станционный смотритель», желая этим подчеркнуть, что ее главным героем является Самсон Вырин и что идея повести связана прежде всего с ним. Образ Самсона Вырина открывает в классической русской литературе тему маленького человека, развиваемую позже самим Пушкиным в поэме «Медный всадник» (1833) и поддержанную Гоголем в ряде произведений, в основном в повести «Шинель» (1842). Тема маленького человека получила в русской литературе дальнейшее развитие в прозе Тургенева и Достоевского, постепенно замещая дворянскую литературу и создавая почву для произведений о герое — человеке большинства, представителе широких слоев населения. Поэтому автор, описывая на первых страницах повести низкое социальное положение и место героя, призывает обратить на него пристальное внимание как на человека. Этим вызвано ироничное рассуждение о том, «что было бы с нами, если бы вместо общеудобного правила чин чина почитай, ввелось в употребление другое, например: ум ума почитай? Какие возникли бы споры!»
Имя героя — Самсон Вырин — составлено автором с целью выразить свое отношение к личности и характеру этого человека. Сочетание героического библейского имени Самсон, совершившего выдающиеся подвиги, и заурядной, невыразительной фамилии Вырин призвано выразить мысль автора о своем герое: несмотря на бедное происхождение и невысокое положение, в нем есть высокое и благородное чувство. Он беззаветно любит свою дочь, при этом заботясь только о ее благополучии: «По приезде на станцию, первая забота была поскорее переодеться, вторая спросить себе чаю. "Эй, Дуня! — закричал смотритель, — поставь самовар да сходи за сливками". При сих словах вышла из-за перегородки девочка лет четырнадцати и побежала в сени. Красота ее меня поразила. "Это твоя
дочка? — спросил я смотрителя. — Дочка-с — отвечал он с видом довольного самолюбия; — да такая разумная, такая проворная, вся в покойницу мать"».
В нем также сохраняются гордость и достоинство. Вспомним, какой была его естественная реакция, когда гусар засунул ему деньги за обшлаг рукава, словно откупаясь от старика: «Долго стоял он неподвижно, наконец увидел за обшлагом своего рукава сверток бумаг; он вынул их и развернул несколько пяти и десятирублевых смятых ассигнаций. Слезы опять навернулись на глазах его, слезы негодования! Он сжал бумажки в комок, бросил их наземь, притоптал каблуком и пошел...»
Еще одна черта характера Вырина заставляет задуматься: после того как он увидел Дуню и Минского вместе, вернувшись на квартиру, где жил у приятеля, он рассказал тому об этом. Приятель советовал ему жаловаться, но «смотритель подумал, махнул рукой и решил отступиться»: «В комнате, прекрасно убранной, Минский сидел в задумчивости. Дуня, одетая со всею роскошью моды, сидела на ручке его кресел, как наездница на своем английском седле. Она с нежностью смотрела на Минского, наматывая черные его кудри на свои сверкающие пальцы. Бедный смотритель! Никогда дочь его не казалась ему столь прекрасною; он поневоле ею любовался. "Кто там?" — спросила она, не подымая головы. Он все молчал. Не получая ответа, Дуня подняла голову — и с криком упала на ковер. Испуганный Минский кинулся ее подымать и, вдруг увидя в дверях старого смотрителя, оставил Дуню, и подошел к нему, дрожа от гнева. "Чего тебе надобно? — сказал он ему, стиснув зубы, — что ты за мною всюду крадешься, как разбойник? или хочешь меня зарезать? Пошел вон!" — и, сильной рукою схватив старика за ворот, вытолкнул его на лестницу.
Старик пришел к себе на квартиру. Приятель его советовал ему жаловаться; но смотритель подумал, махнул рукой и решился отступиться. Через два дни отправился он из Петербурга обратно на свою станцию, и опять принялся за свою должность. "Вот уже третий год, — заключил он — как живу я без Дуни и как об ней нет ни слуху, ни духу. Жива ли, нет ли, бог ее ведает. Всяко случается. Не ее пер-79
вую, не ее последнюю сманил проезжий повеса, а там подержал, да и бросил. Много их в Петербурге, молоденьких дур, сегодня в атласе да бархате, а завтра, поглядишь, метут улицу вместе с голью кабацкою. Как подумаешь порою, что и Дуня, может быть, тут же пропадает, так поневоле согрешишь, да пожелаешь ей могилы..."
Таков был рассказ приятеля моего, старого смотрителя, рассказ неоднократно прерываемый слезами, которые живописно отирал он своею полою, как усердный Терентьич в прекрасной балладе Дмитриева».
Этот эпизод показывает, что Вырин думает больше о дочери, боясь нарушить ее зыбкое положение, чем о себе. Он не омрачает жизнь Дуни своим личным горем, а подчиняется судьбе, спиваясь и уходя из жизни. Главное человеческое качество Вырина — доброта, что видно из рассказа о нем мальчика в конце повести, отвечавшего на вопрос, знал ли он старика-смотрителя: «Как не знать! Он выучил меня дудочки вырезывать. Бывало (царство ему небесное!), идет из кабака, а мы-то за ним: "Дедушка, дедушка! Орешков!" — а он нас орешками и наделяет. Все, бывало, с нами возится».
Особенности композиции повести. События повести не происходят на глазах у читателя, он узнает их от повествователя, который выступает и как рассказчик, и как герой произведения: «Легко можно догадаться, что есть у меня приятели из почтенного сословия смотрителей. В самом деле, память одного из них мне драгоценна. Обстоятельства некогда сблизили нас, и об нем-то намерен я теперь побеседовать с любезными читателями. В 1816 году, в мае месяце, случилось мне проезжать через ***скую губернию, по тракту, ныне уничтоженному. Находился я в мелком чине, ехал на перекладных, и платил прогоны за две лошади. В следствие сего смотрители со мною не церемонились, и часто бирал я с бою то, что, во мнении моем, следовало мне по праву. Будучи молод и вспыльчив, я негодовал на низость и малодушие смотрителя, когда сей последний отдавал приготовленную мне тройку под коляску чиновного барина. Столь же долго не мог я привыкнуть и к тому, чтоб разборчивый холоп обносил меня блюдом на губернаторском обеде».
Экспозиция или пролог произведения включает две части: рассуждение повествователя об участи станционных смотрителей, позволяющее писателю использовать его и для характеристики времени, состояния дорог, нравов, и представление конкретного места действия.
Три раза герой-повествователь приезжает на станцию, находившуюся на «тракте, ныне уничтоженном», как память о некогда живших здесь людях. Таким образом, сам рассказ об основных событиях состоит из трех частей, подобно триптиху — трехчастной живописной картине. Первая часть — это знакомство с обитателями почтовой станции, картина мирной, ничем не замутненной жизни; вторая — печальный рассказ старика о несчастье, постигшем его, и судьбе, выпавшей Дуне; третья часть, выполняющая функцию эпилога, рисует картину сельского кладбища.
Такая композиция придает повести философский характер. Все ее содержание расположено меэвду упоминаниями о разных временах года. Вот как начинается рассказ о событиях: «В 1816 году, в мае месяце, случилось мне проезжать через ***скую губернию...». Так вводится повествование, словно изображается начало жизни. Соответствует этому и описание погоды, все вокруг исполнено силы и энергии: «День был жаркий. В трех верстах от станции *** стало накрапывать, и через минуту проливной дождь вымочил меня до последней нитки». А вот последний приезд героя-рассказчика, окончание повести: «Это случилось осенью. Серенькие тучи покрывали небо: холодный ветер дул с пожатых полей, унося красные и желтые листья со встречных деревьев». Эта пейзажная зарисовка символизирует прошедшую жизнь, умирание. Так эпилог становится философским комментарием к повести.
Содержание повести соотносится с историей блудного сына, картинки с изображением которой рассказчик рассматривает на стене. История блудного сына из Библии повествует нам о вечной ситуации, складывающейся в жизни человека, который всегда с благословением покидает дом, совершает ошибки в жизни, несет расплату за них и возвращается в отчий дом. Пушкин описывает эту историю с легким юмором, но юмор служит не для того, чтобы выразить насмешливое отношение, а чтобы заострить внимание на нужных моментах. Например, «...почтенный старик в колпаке и шлафроке отпускает беспокойного юношу, который поспешно принимает его благословение и мешок с деньгами». В этой сцене Пушкин привлекает взгляд читателя к двум обстоятельствам: юноша «поспешно» принимает от отца все, поскольку торопится поскорее начать независимую и веселую жизнь, и юноша с одинаковой поспешностью принимает «благословение и мешок с деньгами», словно они равноценны для человека. Таким образом, вся повесть покоится на мудрой и вечной истории о жизни человека, необратимом потоке времени и неизбежном изменении.
Философская проблематика повести. Важную идейнохудожественную нагрузку несет в повести изображение картинок о Блудном сыне. По мнению исследователя Ю. Селезнева, «именно эти "невинные" картинки выводят рассказ из социально-бытового плана в философский, позволяют осмыслить случай рассказа в его соотнесенности с опытом века». И далее автор так определяет характер этой «соотнесенности»: «Пушкин конечно же не интерпретировал "вечный сюжет", он как бы "проверял" обыденный житейский случай своего времени в общем контексте "вечности"».
Чтобы понять замысел Пушкина, необходимо не только отделить библейскую притчу от «картинок», повествующих о блудном сыне, но и «картинки» от их описания в рассказе титулярного советника А. Г. Н., основанного на «живых» его юношеских впечатлениях: «Тут он принялся переписывать мою подорожную, а я занялся рассмотрением картинок, украшавших его смиренную, но опрятную обитель. Они изображали историю блудного сына: в первой почтенный старик в колпаке и шлафроке отпускает беспокойного юношу, который поспешно принимает его благословение и мешок с деньгами. В другой яркими чертами изображено развратное поведение молодого человека: он сидит за столом, окруженный ложными друзьями и бесстыдными женщинами. Далее, промотавшийся юноша, в рубище и в треугольной шляпе, пасет свиней и разделяет с ними трапезу; в его лице изображены глубокая печаль и раскаяние. Наконец представлено возвращение его к отцу; добрый старик в том же колпаке и шлафроке выбегает к нему навстречу: блудный сын стоит на коленах; в перспективе повар убивает упитанного тельца, и старший брат вопрошает слуг о причине таковой радости. Под каждой картинкой прочел я приличные немецкие стихи. Все это доныне сохранилось в моей памяти, так же как и горшки с бальзамином и кровать с пестрой занавескою, и прочие предметы, меня в то время окружавшие».
«Лошади стали у почтового домика. Вошед в комнату, я тотчас узнал картинки, изображающие историю блудного сына; стол и кровать стояли на прежних местах; но на окнах уже не было цветов, и все кругом показывало ветхость и небрежение. Смотритель спал под тулупом; мой приезд разбудил его; он привстал... Это был точно Самсон Вырин; но как он постарел! Покамест собирался он переписать мою подорожную, я смотрел на его седину, на глубокие морщины давно небритого лица, на сгорбленную спину — и не мог надивиться, как три или четыре года могли превратить бодрого мужчину в хилого старика. 'Узнал ли ты меня? — спросил я его; — мы с тобою старые знакомые". — "Может статься, — отвечал он угрюмо; — здесь дорога большая; много проезжих у меня перебывало". — "Здорова ли твоя Дуня?" — продолжал я. Старик нахмурился. "А бог ее знает", — отвечал он. "Так видно она замужем?" — сказал я. Старик притворился, будто бы не слыхал моего вопроса, и продолжал пошептом читать мою подорожную. Я прекратил свои вопросы и велел поставить чайник. Любопытство начинало меня беспокоить, и я надеялся, что пунш разрешит язык моего старого знакомца».
Притча рассказывает, как юноша, получив свою часть отцовского достояния, покидает отчий дом, как на чужбине «он расточил имение свое, живя распутно» (Еванг. от Луки, 15, 13), как, нанявшись пасти свиней и не получая даже той пищи, какую получали они, молодой человек познал раскаяние и вернулся домой. Повествование архаическое, притча в силу закона хронологической несовместимости «идет» за блудным сыном и, подобно сказке, не вспоминает об оставшихся дома — ни об отце, ни о старшем брате. Вернувшись, юноша просто находит отца (и с ним — все, что притча связывает с понятием дома и христианского прощения) неизменным.
Евангельский рассказ эпичен по своей природе. Он служит проводником поучительного смысла, но назидание притчи обращено не к блудному сыну (согрешившему, раскаявшемуся и прощенному), а к сыну праведному, не желающему принять и разделить отцовское прощение. Картинки, украшающие «скромную обитель» смотрителя, — продукт другой эпохи, несут на себе печать другого вида искусства и другой этики.
«Картинки» точно следуют за притчей, но притча в их отражении замедляет ход, меняет акценты и назидательную идею. Евангельское повествование предельно кратко и динамично, устремлено к раскаянию грешника и к торжеству отчего прощения. «Картинки» же, расчленяя повествовательное движение на ряд статических эпизодов, по необходимости конкретизируют то, что притча обобщила. А главное — они судят блудного сына, превращая искупление и прощение в рядовой эпизод истории.
Повесть Пушкина сближается со старинным русским духовным стихом «Плач отца по блудном сыне»:
Ах, увы, сыне мой сладчайший!
Наносишь мне бо печаль, плач горчайший.
В горах ли, в вертепах обитаешь ныне,
Или аки в скотской живеши долине?
Ах, пронзаешь мне отчую днесь утробу,
Вводиши мене прямо ты ко гробу!
Ах, увы, мой сыне! Ах, увы, мне горе:
Наносишь мне слезы, як океан-море!
Мню, лутче б тебе на свете не быти,
Нежель такой плач мне ныне терпети!
Близость строя переживаний, отразившихся в народном стихе и в повести Пушкина, позволяет поставить вопрос о народнопоэтическом подтексте «плача» Самсона Вырина. В то же время сопоставление стиха и повести позволяет подметить то новое, что отличает Вырина. Всецело поглощенный мыслями о Дуне, старый смотритель далек от того, чтобы упрекать ее за содеянное, и уж вовсе забывает о самом себе.
В древней притче отец, растолковывая праведному сыну причину радости своей и веселья при возвращении сына блудного, говорит: «...брат твой сей был мертв и ожил, пропадал и нашелся» (Еванг. от Луки, 15, 32). А старому смотрителю не дано этой радости, он доживает жизнь в вечном беспокойстве: «Как подумаешь порою, что и Дуня, может быть, тут же пропадает, так поневоле согрешишь да пожелаешь ей могилы...».
Рассказчик узнает от мальчика о двух вещах. Он узнает, что бедный смотритель оставил по себе добрую память в бесхитростной детской душе. И другое. Дуня побывала на станции, хотя для отца и слишком поздно. Мальчишка рассказал и о том, что «ехала она в карете в шесть лошадей, с тремя маленькими барчатами и с кормилицей, и с черной моською», и о том, что, услыхав о смерти старого смотрителя, она заплакала, и что, придя на его могилу, «она легла здесь, и лежала долго». Эпизод этот столь важен для повести в целом, что на нем необходимо остановиться особо.
В евангельской притче блудный сын возвращается к отчему порогу, неправедно расточив свое достояние, гонимый раскаянием. Но высший смысл притчи в том и состоит, что блудный сын, познавший истину на опыте собственных блужданий и ошибок, дороже отцу, чем тот, кто, слепо вверившись традиции, не выстрадал правду, не обрел ее на пути испытаний и бедствий. Какие испытания выпали на долю Дуни, мы не знаем, мы можем только, подобно старому смотрителю, гадать о них. Мы не знаем, чем обернулся для нее самой выбор, сделанный однажды без особого раздумья, быть может — «по ветрености молодых лет» (VIII, 102). Ведомо нам одно: та цена, которую уплатил старый смотритель за бездумно эгоистический порыв своего дитяти. И каков бы ни был жизненный путь Дуни (а он вряд ли легок и принес ей безмятежное счастье, как полагал Гершензон), — это путь ее жизни, и он сулил Дуне свои, незнакомые ее отцу радости и горе. И что известно читателю наверное — ни радости, ни горе не заглушили в душе «прекрасной барыни» сознания дочерней ее вины. Именно рассказ мальчика о том, как на могиле отца «она легла <...> и лежала долго», и привносит в финал повести ноту примирения. Он говорит, что в душе героини живо высшее, человеческое начало, что в своей новой, неизвестной повествователю жизни она сумела сохранить здоровое нравственное зерно, возвыситься до сознательного чувства вины и долга перед ушедшим.
Произведение в оценке критиков и литературоведов. «Вопрос о поведении человека в повести "Станционный смотритель" поставлен остро и драматично. Смирение, показывает Пушкин, унижает человека, делает жизнь бессмысленной, вытравляет из души гордость, достоинство, независимость, превращает человека в добровольного раба, в покорную ударам судьбы жертву» (Г.П. Макагоненко).
«"Станционный смотритель" непонятен вне <...> давней и в свое время прогрессивной традиции семейной буржуазной повести и драмы, в прошлом которой — не только "Бедная Лиза" Карамзина, продолжавшая быть наиболее "классической" допушкинской повестью, но и такие вершинные явления своего времени — уже в общеевропейском масштабе, — как драмы Бомарше, Лессинга, Шиллера» (В.В. Гиппиус).
«Вяземский в шутку назвал станционного смотрителя "диктатором". У Пушкина же смотритель не хозяин ни станции своей, ни своей жизни. В то же время поэту ведомо, что занимающий эту каторжную должность может быть старым солдатом, за плечами которого славное прошлое, что он может иметь свои понятия о чести, душу и сердце. Но знает Пушкин и другое: мир старого смотрителя непрочен... Вырин не в силах уберечь свой "малый" мир от натиска враждебного ему "большого" мира, представленного в повести трактом, большой дорогой. И вместе с тем разрушение скромного скоротечного счастья смотрителя ведет не только к его гибели. Оно обнажает, делает явными новые ситуации, которые не укладываются в традиционные представления о жизни, остававшиеся непогрешимыми для многих поколений "отцов". Оказывается, что дочери открыты свои, неведомые старику-отцу пути. Они могут быть легкими или трудными, радостными или печальными, но в любом случае не укладываются в старые схемы, образуют новое звено в культурноисторическом опыте поколений» (Н.Н. Петрунина).