В.А. Гинзбург: «Однажды в свободный от съёмок день мы с Василием Макаровичем гуляли по Владимиру и зашли в магазин грампластинок. Продавался большой комплект с записями Шаляпина. Шукшин тут же его купил. В гостинице мы раздобыли проигрыватель, и Шукшин, забрав его, ушёл к себе в номер. Вскоре у меня раздался телефонный звонок, Василий Макарович очень торопливым, взволнованным голосом попросил спуститься к нему. Я никогда не видел такого Шукшина. Чем-то взбудораженный, он резко расхаживал по комнате, покрасневшие глаза и постоянно вздрагивающие скулы выдавали его волнение. “Послушай!” — сказал он совершенно изменившимся голосом и включил проигрыватель. Зазвучала песня в исполнении Фёдора Ивановича Шаляпина: “Жили двенадцать разбойников, жил Кудеяр атаман, много разбойники пролили крови честных христиан!..” Шукшин сидел совершенно потрясённый. Он весь был во власти песни.
После того как пластинка кончилась, Василий Макарович снова нервно заходил по комнате. Я не помню сейчас точных слов, которые он буквально выкрикивал, но смысл был таков: “Вот это настоящее искусство! А мы занимаемся чёрт-те чем! Хотя бы раз приблизиться к подобному!..” — и дальше в том же духе. Разговоры в тот момент были бессмысленны, и я ушёл к себе в номер».
В.И. Белов: «Осенью, кажется, 1964 года... я предложил ему [Шукшину] поехать ко мне в деревню. Он согласился охотно. <...>
...Едва мы успели переночевать, радио объявило о Дне колхозника. Бабы позвали меня на общий праздник играть на гармони. Шукшин идти отказался. <...> Я гак обрадовался встрече с земляками, что забыл и про гостя, которого одного оставил в своём доме. Вскоре женщины затянули неизменного “Хас-Булата”, перешли на частушки, а затем им захотелось и поплясать. Мне пришлось взять гармонь. Думаю, сыграю разок — и домой...
Раньше плясали у нас по двое, но когда гостей много, то переходили на пляску “кружком”, то есть все вместе. Выкладывал я своё умение, старались и мои земляки, вернее, землячки. Мужчин было всего двое-трое, и они не плясали. <...> Вдруг в бабьем кругу появилась высокая мужская фигура. Я обомлел — Шукшин! Он плясал с моими землячками так старательно и так вдохновенно, что я на время сбился с ритма. Но сразу выправился и заиграл от радости чаще. Не зная бабьих частушек, Макарыч ухал и подскакивал в пляске чуть не до потолка. Плясал же он правильно, так же, как наши бабы... <...>
Мы продолжили День колхозника уже вдвоём. Сидели за столом у окошка и пели. Спелись в прямом смысле: где забывал слова я, там вспоминал их Макарыч, где забывал он, там подсоблял я. И сейчас помню глуховатый его голос. Спели “По диким степям”, “Александровский централ”, “Шумел, горел пожар московский” и ещё что-то».
В.П. Астафьев: «Во время съёмок “Калины красной” он бывал у меня дома в Вологде. Сидел он за столом, пил кофе, много курил. И меня поразило некоторое несоответствие того, как о нём писали... Его изображали таким мужичком... Есть такое, как только сибиряк — так или головорез или мужичок такой... И сами сибирячки ещё любят подыграть... Так вот, за столом передо мной сидел интеллигент, не только в манерах своих, в способах общения, но и по облику... Очень утонченное лицо... В нём всё было как-то очень соответственно. Он говорил немного, но был как-то активно общителен... У меня было ощущение огромного счастья от общения с человеком очень интересным... Вот такой облик во мне запечатлелся навсегда...»
