Образ сада несет в себе не только зимнюю печаль, но исходный, природный свой смысл — некогда цветущего чуда. Мироощущение одновременно и просветляется, и драматизируется («дверь забита»).
Прозорливо сказал Н. Гумилев об Анненском: «У него не чувство рождает мысль, как это бывает у поэтов, а сама мысль крепнет настолько, что становится чувством». Столь необычное качество определило оригинальное звучание всех, будто давным-давно «прочтенных» тем. Среди них — о тайнах творческого процесса.
В «Третьем мучительном сонете» запечатлено вдохновение при создании стихов:
Нет, им не суждены краса и просветленье;
Я повторяю их на память в полусне,
Они — минуты праздного томленья,
Перегоревшие на медленном огне.
Но все мне дорого — туман их появленья,
Их нарастание в тревожной тишине,
Без плана, вспышками идущее сцепленье:
Мое мучение и мой восторг оне.
Кто знает, сколько раз без этого запоя,
Труда кошмарного над грудою листов,
Я духом пасть, увы! я плакать был готов,
Среди неравного изнемогая боя;
Но я люблю стихи — и чувства нет святей:
Так любит только мать, и лишь больных детей.
Перед нами — осмысление того, как рождается произведение. Но раздумье столь глубоко, что воистину исполнено трепетных эмоций. Передать их оттенки и помогают «прозаические» ассоциации творческого волнения с «перегоревшим на медленном огне», «праздным томлением», с «трудом кошмарным над грудою листов». В другом стихотворении — с обреченной на пение шарманкой.
«Овеществление» или даже «олицетворение» утонченных душевных состояний сообщает им самостоятельную силу, овладевающую человеком. Созерцание, скажем, плавных облаков по контрасту обостряет горькие предугадания, будто навеянные кем-то извне:
А к утру кто-то нам, развеяв молча сны,
Напомнил шепотом, что мы обречены.
Реально не расчленимое поэт как бы разделяет на составные элементы, чтобы воспроизвести сложный духовный процесс. Например, противопоставлены функции мышления и речи.
У раздумий беззвучны слова,
Как искать их люблю в тишине я!
Анненский нес в себе трагические мироощущения, зыбкость, раздвоенность внутреннего состояния личности. Но страдальческим переживаниям находил соответствие в гармоническом царстве природы. Так выражено очень важное для Анненского стремление понять себя как часть громадного целого, всеединства. Поэтому оригинальные поэтические ассоциации приобретают в его стихах глубокий философский подтекст. Слезы — «сами звезды, но уставшие гореть», буран — «меж небом и землей протянутые струны».
А творчество слилось с таинствами вселенной и как бы подсказано ими. Никто не смог бы сказать о своем стихе так, как сказал Анненский о нем — даре самой природы:
Я не знаю, кто он, чей он.
Знаю только, что не мой, —
Ночью был он мне навеян,
Солнцем будет взят домой.
Ахматовой поистине было родным ощущение ускользающего мига и нетленного, дарованного свыше творчества, а также, по Анненскому, «полусвета — полутьмы», «недосказанность песни и муки». Мастерство предметных ассоциаций, «вещных» красок во имя смелого вторжения в «сокрытые» сферы живой жизни было развито Гумилевым и его современниками. Анненский проложил новое русло в отечественной поэзии.