Трагедия написана Пушкиным во время ссылки в Михайловском (1824—1825). Отданная Николаем I на отзыв Ф. Булгарину, трагедия удостоилась весьма нелестной рецензии, так как «монахи представлены в развратном виде», «царская власть представлена в ужасном виде». В печати «Борис Годунов» появился только через пять лет (1831), а поставлен на сцене лишь в 1870 году.
Основной пафос трагедии
Основной пафос трагедии направлен на утверждение незыблемости нравственного закона, на вскрытие тех последствий, к которым может привести его нарушение (сравни с «Пиковой дамой», «Маленькими трагедиями», в изображении власти сравни с «Полтавой» и «Медным всадником»).
Пушкин по-иному, чем это делалось ранее, осмысливает библейскую легенду об «избиении младенцев» царем Иродом (параллель проводится самим автором: см. слова юродивого Николки). Вина Бориса не только в том, что он убил невинного младенца, но в том, что он отнял жизнь, данную богом, а по Пушкину, любая жизнь неприкосновенна. Недаром Николка отказывается молиться за Бориса, мотивируя это тем, что «богородица не велит», т. е. та, что дала жизнь божественному младенцу, олицетворенно божественное «рождающее» начало.
Образ Бориса Годунова
Исторически вина Годунова в смерти царевича Дмитрия не доказана. У Пушкина же это излагается как непреложный факт, основа всего построения сюжета. Борис не изображается Пушкиным в черном цвете, как узурпатор и тиран, напротив — Борис, в изображении Пушкина, — это дальновидный политик, государственный деятель, который пришел к власти для того, чтобы делать благо для парода. И он это делает (смягчает налоги, разворачивает строительство и т. д.). Однако в основу всего было положено убийство Дмитрия, путь, которым пришел Борис к власти, не праведен, и, по Пушкину, все усилия его на каком бы то ни было поприще с того самого момента обречены на неудачу. Идея о том, что не может счастье мира строиться на фундаменте, в который заложена смерть хотя бы одной невинной жертвы — которую позже будет развивать в своих произведениях Достоевский (напр., в «Преступлении и наказании»), — в полном объеме содержится уже и произведении Пушкина. Образ убитого царевича преследует Годунова на протяжении всех лет его царствования, сводя на нет все его усилия, направляемые на благо народа. Именно поэтому появление Лжедмитрия вполне закономерно. Самозванец является для Годунова своего рода «ангелом мщения», высшим воздаянием за содеянное (сравни с мотивом воздаяния — визит статуи Командора — в «Каменном госте», а также с образом Петра по отношению к Мазепе в «Полтаве»). Убитый царевич, все это время не умиравший в душе Годунова, обретает плоть и кровь.
Однако помимо вины личной, на Борисе лежит вина и Солее тяжелая. Нарушив нравственный закон, он поколебал общественные устои, поколебал веру в незыблемость морально-нравственных основ, составляющих фундамент государственного устройства. Предательство Шуйского, Басманова, Пушкина, простых солдат — следствие именно этого процесса. Борис дал толчок моральному разложению общества (характерно то, что практически все действующие лица уверены в вине Годунова). Таким образом, перед нами возникает еще и проблема ответственности верховной власти за сохранение морально-этических основ общества. Власть, попирающая эти законы, не имеет права требовать их соблюдения от народа. Грядущая смута, казни, бедствия заложены именно в том, что верховная власть (тем более самодержавная) отказывается нести ответственность за неприкосновенность морально-этических норм, мало того, сама же их нарушает. Безусловно, Борис стоит гораздо выше Шуйского, Воротынского и прочих своих царедворцев. Ho дело в том и состоит, что требования, предъявляемые к человеку, облеченному верховной властью, также должны быть неизмеримо выше. Несмотря на разумные советы, которые перед смертью Борис дает своему сыну, они не могут уже спасти положения дел. Зло, впущенное в мир Борисом, возвращается к нему же бумерангом — на месте убиенного Дмитрия оказывается его сын.
Характерно то, что подобное понимание Пушкиным истории и природы верховной власти прослеживалось и в реальной жизни поэта. Так, он в целом негативно относился к Александру I, несмотря на то, что тот сделал много позитивного для России — был проведен ряд реформ, завершен разгром Наполеона и проч. Однако того, что Александр I пришел к власти в результате переворота (убийство Павла I), было для Пушкина достаточным основанием для общей отрицательной оценки его деятельности. Характерно также и то, что трагедия была завершена 7 ноября 1825 года, т. е. накануне восстания декабристов, и, безусловно, содержит полемику с их взглядами.
Образ Лжедмитрия
Помимо той смысловой нагрузки, о которой говорилось выше («ангел мщения»), в этом образе есть и другой пласт — личностный. Самозванец предстает перед нами как конкретный человек, обладающий своими достоинствами и недостатками.
Характерно, что во многом Самозванец и в плане характера является зеркальным отражением Бориса. Самозванец, как и Борис, не рисуется у Пушкина только черной краской. Напротив, Пушкин подчеркивает его положительные черты. Кроме-того, у него на совести нет «убиенного младенца». Совершая предательство своего народа и приводя на родную землю литовцев, Самозванец прекрасно отдает себе отчет в том, что делает (разговор с Курбским при переходе русской границы, приказ не преследовать бегущие русские войска и т. д.). Ho человек, вставший на путь своеволия (индивидуального бунта против мира, а шире — против бога; не случайно Самозванец — беглый монах), уже не может остановиться и свернуть с него. Такие попытки предпринимаются Отрепьевым; напр., сцена с Мариной Мнишек у фонтана. Григорий, по законам нравственности, не может быть счастлив, так как уже переступил нравственный закон — предал родину и пошел на обман, прекрасно понимая, что правдивость его слов ни папе, ни шляхтичам не нужна, что он для них — лишь повод для войн и раздоров. Ответ Марины вполне закономерен — Григорий пожинает именно то, что посеял. Сея своеволие, он не вправе рассчитывать на любовь. Ему приходится играть определенную роль, ту, которая логически вытекает из той системы координат, которую для себя определил Отрепьев, нарушив нравственный закон (сравни с образом Пугачева из «Капитанской дочки» — своевольная личность (калмыцкая сказка о вороне и соколе), встав на путь войны с богом, уже не может свернуть с нее; убийства, насилие, кровь и грязь — неизбежные следствия этого пути, и личность уже не властна все это предотвратить). Так, несмотря на все свое желание, Отрепьев не может изменить ход событий. И, едва он начинает снова играть по принятым правилам (вновь называет себя царевичем, надменно обращается с Мариной), как все встает на свои места. Вместо любви и понимания, Отрепьев получает совершенно иное — враждебный окружающий мир, готовность сподвижников к предательству и измене и проч. (недаром он называет женщину, у которой только что просил любви, змеей).
He праведная власть (не данная свыше) вызывает неизбежную зависть у людей низших («почему не я?») и искушение действовать так же. В этом отношении Самозванец — порождение Бориса (недаром он в своих речах постоянно апеллирует к «злодейству» Годунова). He богом данная власть может быть оспорена и отвоевана тем, кто «умен, силен и не боится крови». Таким образом, понятие «самозванства» расширяется, преобретая не только исторически-политический смысл (династическое право на престол), но и морально-этический. Лжедмитрий самозванец не потому, что назвался именем убитого царевича, но потому, что не имеет морального права на престол. В этом отношении Борис Годунов, безусловно, тоже самозванец. Характерно, что «самозванство» стремительно начинает распространяться «ниже» — каждый «самозванствует» на своем уровне: Басманов стремится стать выше родовитых бояр, Шуйский не прогадать в дворцовых интригах и т. п., т. е. каждый стремится получить что-то, не принадлежащее ему по праву. Смута, по Пушкину, это не только историческое событие, имеющее свои экономические и политические предпосылки, но та «кара господня», то смешение языков, которое неизбежно пришло вслед за вавилонским столпотворением, когда человек своевольный, решив стать равным богу, начал возводить башню, которая бы вознесла его до небес.
Народные сцены
Народные сцены являются органичной частью всего художественного замысла. He случайно все злодеяния, которые совершаются действующими лицами трагедии, всегда жестко мотивируются «мнением народным». Ответственность, по Пушкину, лежит на всех, и на народе в том числе, с молчаливого согласия которого все совершается. Индифферентная реакция на то, что происходит во власти (сцена, когда, чтобы имитировать слезы, один из присутствующих в толпе хочет помазать щеки слюной, потом жалеет, что нет лука и т. п.), потворствует «самозванщине» и тому разложению, которое постепенно охватывает всю государственную машину. Вина за происходящее лежит в равной степени на народе (сравн. с трактовкой понятий господин/раб в стихотворении «Анчар», см. раздел о философской лирике). Народ также виновен в том, что у него такая власть. Народ виновен, что одобрил приход Годунова к власти, хотя большинство и знало, что Борис виновен в смерти Дмитрия (Пушкин сознательно подчеркивает это). Именно поэтому убийство Федора, которое совершается не только с согласия, но и при участии народа, вполне закономерно. Пушкин как бы повторяет убийство Дмитрия, но только уже после всех «народных сцен», в которых московский люд своим бездействием потворствует всем творящимся беззакониям. Ответственность напрямую падает на всex присутствующих, и ужас и «безмолвие» народа — есть осознание этого факта.
В народных сценах Пушкиным поднимается вопрос о необходимости гражданского самосознания, вскрывается сущность рабства и его органическая связь с тиранией (сравн. со словами: «Паситесь, мирные народы, вас не разбудит чести клич... К чему стадам дары свободы? Их должно резать или стричь...» и т. д.). Таким образом, свобода, но Пушкину, есть проявление личностного начала каждого человека, вне зависимости от его социального и прочего положения. Свободу нельзя получить «сверху» (что пытался сделать Годунов, но при этом пользуясь тираническими механизмами, доставшимися ему в наследство от Ивана Грозного), как нельзя стать и в одночасье свободным. Человек должен изнутри осознать свою свободу, провести внутреннюю работу, почувствовать свою сопричастность с тем, что происходит в мире, и свою ответственность за его судьбы. Корень любого рабства кроется в рабстве души. Свобода же состоит в том, чтобы осознанно следовать естественному закону бытия, данному богом, а не пытаться сравниться с богом, выдумывая собственные законы (путь своевольной личности). Индивидуалистический путь — это всегда тирания, оборотная сторона рабства, в которое герой-индивидуалист пытается ввергнуть всех окружающих.
Нe случайно Пушкин подчеркивает несвободу своих героев (ни Годунов, ни Отрепьев не могут после определенного рубежа действовать так, как они хотят, — они неизбежно превращаются в рабов, так как рабство и тирания есть лишь две стороны одной и той же сути, и тиран всегда в душе раб, точно так же, как любой раб в душе тиран).
